Неточные совпадения
Он сжато передал
моряку то, о чем мы хорошо
знаем, закончив объяснение так...
Но
знаете ли, что значит катанье у
моряков?
Многие оправдываются тем, что они не имеют между
моряками знакомых и оттого затрудняются сделать визит на корабль, не
зная, как «
моряки примут».
Зато какие награды! Дальнее плавание населит память, воображение прекрасными картинами, занимательными эпизодами, обогатит ум наглядным знанием всего того, что
знаешь по слуху, — и, кроме того, введет плавателя в тесное, почти семейное сближение с целым кругом
моряков, отличных, своебразных людей и товарищей.
Вам хочется
знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности и всегда с сожалением, перешел на зыбкое лоно морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию, обычною суетой дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один день, в один час, должен был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок жизни
моряка?
Трудно людям, не видавшим ничего подобного, — людям, выросшим в канцеляриях, казармах и передней, понять подобные явления — «флибустьер», сын
моряка из Ниццы, матрос, повстанец… и этот царский прием! Что он сделал для английского народа?.. И добрые люди ищут, ищут в голове объяснения, ищут тайную пружину. «В Англии удивительно, с каким плутовством умеет начальство устроивать демонстрации… Нас не проведешь — Wir, wissen, was wir wissen [Мы
знаем, что
знаем (нем.).] — мы сами Гнейста читали!»
Редактор иностранной части «Morning Star'a»
узнал меня. Начались вопросы о том, как я нашел Гарибальди, о его здоровье. Поговоривши несколько минут с ним, я ушел в smoking-room. [курительную комнату (англ.).] Там сидели за пель-элем и трубками мой белокурый
моряк и его черномазый теолог.
К тебе я года два тому назад посылал вашего охотского
моряка Поплонского — не
знаю, не испугал ли он твоего контр-адмиральства.
— Я не
знаю, какое вам дело до капитана Геза, но я — а вы видите, что я не начальство, что я такой же матрос, как этот горлан, — он презрительно уставил взгляд в лицо опешившему оратору, — я утверждаю, что капитан Гез, во-первых, настоящий
моряк, а во-вторых, отличнейший и добрейшей души человек.
Я
знал капитана Андреева-Ольгу, здоровенного
моряка с седыми баками. Его так и звали Ольга, и он 11 июля, на Ольгу, именины даже свои неуклонно справлял.
Я пошел
узнать у швейцара, есть ли извозчик, и когда вернулся, то застал уже ссору. Как выражаются
моряки, ветер крепчал.
С нами были и аглицкие офицеры; ну, народ, так же как и наши, —
моряки; и сначала, точно, было очень странно: не понимаешь друг друга, — но потом, как хорошо обознакомились, начали свободно понимать: покажешь, бывало, эдак на бутылку или стакан — ну, тотчас и
знает, что это значит выпить; приставишь эдак кулак ко рту и скажешь только губами: паф-паф —
знает: трубку выкурить.
— «Как варят соус тортю?» — «Эй, эй, что у меня в руке?» — «Слушай,
моряк, любит ли Тильда Джона?» — «Ваше образование, объясните течение звезд и прочие планеты!» — Наконец, какая-то замызганная девчонка с черным, как у воробья, носом, положила меня на обе лопатки, пропищав: «Папочка, не
знаешь ты, сколько трижды три?»
Моряк имел процесс и
знал, что через связи Столыгина может его выиграть.
Послышались за забором тяжелые шаги, словно кто шел, небрежно шаркая, в стоптанных туфлях, и хриплый женский голос спросил что-то по-немецки, чего Кузьма Васильевич не понял: он, как истый
моряк, не
знал ни одного языка, кроме русского.
Событие в Долгом лесу вывело
моряка из его зависимого состояния и подвигло к собственной инициативе, по которой он условился с отцом так, чтобы: есть или нет в лесу убитый — о том им обоим благородно и чинно ничего не
знать, и кто такой там есть — этого не разыскивать, а для освежения чувства в людях, которые, очевидно, очень набожны, но только не
знают, что им делать, — пригласить из трех сел трех священников… и сделать это как бы… при опасно больном консилиум…
Он объяснил, что не раз встречал русских
моряков во время прежних плаваний, нередко приглашал Ашанина к себе на мостик, куда вход пассажирам был воспрещен, болтал там с ним и, между прочим, любезно сообщил разные сведения о Сайгоне, о котором Володя не имел ни малейшего понятия, и
знал только по плану, который показывал ему один пассажир-француз.
Он, как истинный
моряк, сам много плававший, понимает и ценит отвагу, решительность и мужество и
знает, что эти качества необходимы
моряку.
Узнавши, что Ашанин русский военный
моряк, капитан с первой же встречи был необыкновенно мил и любезен.
— И у вас морская душа взыграла?.. И вас задор взял?.. А ведь этим вы обязаны вот этому самому беспокойному адмиралу… Он
знает, чем
моряка под ребро взять… От этого служить под его командой и полезно, особенно молодежи… Только его понять надо, а не то, как Первушин…
Заботясь не об одном только морском образовании молодых
моряков и
зная, как мало в смысле общего образования давал морской корпус, адмирал рекомендовал книги для чтения и заставлял переводить с иностранных языков разные отрывки из лоций или из морской истории.
Оказалось, что
моряк был не особенно преданным бонапартистом и, как
узнал Ашанин из беседы, послан был в Кохинхину как подозрительный человек.
— А то кто же? Конечно, я! — весело отвечал старик, видимо любуясь своим племянником, очень походившим на покойного любимого брата адмирала. — Третьего дня встретился с управляющим морским министерством,
узнал, что «Коршун» идет в дальний вояж [
Моряки старого времени называли кругосветное путешествие дальним вояжем.], и попросил… Хоть и не люблю я за родных просить, а за тебя попросил… Да… Спасибо министру, уважил просьбу. И ты, конечно, рад, Володя?
— Верно, он и
моряк чудесный. Вы
знаете нашего капитана, дядя?
Моряки «Коршуна», знавшие, какой это коварный «тихоня», и познакомившиеся уже с ним на переходе из Печелийского залива в С.-Франциско, тем не менее, были им теперь решительно очарованы. Не
знай они его коварства, то, пожалуй, и русские
моряки «Коршуна», подобно португальским
морякам, назвали бы его тихим.
— И пусть господа
моряки за экипажем прямо ко мне обращаются, а не через отель. Меня здесь все
знают, и каждый мальчик-канак за монету в 5 центов с удовольствием сбегает за мной, только скажите ему два слова: капитан Куттер, так как и от меня он получит свои десять центов.
— Молодцом, Ашанин… Аккуратны! — говорит на ходу мичман и бежит на мостик сменять вахтенного офицера,
зная, как и все
моряки, что опоздать со сменой хотя б минуту-другую считается среди
моряков почти что преступлением.
— И теперь, значит, как и в мое время, языкам не везет в морском корпусе? — усмехнулся капитан. — Надо, значит, самим учиться, господа, как выучился и я.
Моряку английский язык необходим, особенно в дальних плаваниях… И при желании выучиться нетрудно… И
знаете ли, что?.. Можно вам облегчить изучение его…
— Вы, конечно,
знаете, сэр, что
моряки — народ с предрассудками… Не
знаю, как у вас, у русских
моряков, но думаю, что и они… не любят понедельников… Что вы на это скажете?
После уж он
узнал, что возвращаться ночью из Гонконга на этих гичках и вельботах, ожидающих на пристани запоздавших
моряков, довольно опасно.
Старика Ашанина
знали в Кронштадте по его репутации лихого
моряка и адмирала, и похвала такого человека что-нибудь да значила.
Г. И. Невельской,
узнав, что владычество сынов Поднебесной империи не распространяется так далеко на восток, превысил данную ему инструкцию, вошел в реку Амур, основал Николаевский пост, обращенный впоследствии в город Николаевск, и проплыл по реке около ста километров до озера Кизи. 1 августа 1850 года он поднял русский флаг и салютовал ему из орудия. [«Подвиги русских
моряков на Крайнем Востоке России в 1849–1852 гг.» и «Морской сборник», 1878 г., №№ 3 и 4.]